Форум сайта братства во имя священномученика митрополита Владимира.

Иван Миронов: «Свобода не снаружи – она внутри нас»


Иван Миронов
Фото Н. Кузичевой

Четвертого декабря, в день праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы, Верховный Суд удовлетворил представленную адвокатом О. Михалкиной кассационную жалобу о незаконном удерживании в тюрьме Ивана Миронова, обвиняемого в покушении на Чубайса. Молодой ученый, которому предстояла защита кандидатской диссертации, по волеизъявлению российских правоохранительных органов был задержан и помещен в суровые условия «Матросской тишины». Вопреки Уголовному процессуальному кодексу РФ, предусматривающему возможность содержать человека под стражей максимум 18 месяцев, да и то в исключительных случаях, судебные органы, не утруждая себя ни следственным, ни судейским расследованием, удерживали Ивана Миронова без малого 24 месяца. Хорошо понимая, что государственные структуры творят явное беззаконие, с протестами против нарастающего террора выступили многие ученые, писатели, простые граждане России...
Сегодня вряд ли кто-то сможет остаться равнодушным к судьбе этого русского парня. Поэтому по нашей просьбе он согласился рассказать о последних событиях своей жизни, которые, безусловно, касаются и каждого из нас.

Слава Богу, Иван, что Верховный Суд вынес долгожданное решение о Вашем освобождении. Когда оно было озвучено, Вы, как и многие присутствовавшие в зале суда, перекрестились…

Уже после года тюремного заключения начинаешь понимать, что эти клетки, следователи, суды, прокуроры, судьи, которые в большинстве своем коррумпированы, а выносимые ими решения мотивированы преимущественно деньгами Чубайса, – все это пыль на том пути, который предначертал нам Господь.
С другой стороны, ты ясно чувствуешь, как Господь испытывает тебя, твою волю, крепость духа, как правит твой характер и душу на самом жестком оселке – тюремном. Под напором Божией воли закаляется воля человеческая, приобретаются терпение и стойкость.

Что дало Вам силы выживать в тюрьме долгие месяцы?

Молитва. Молитва дает силы не выживать, а именно жить. Много интересных судеб видел я там, встречал людей, которые из тьмы приходили к Богу независимо от того, сколько лет тюрьмы осталось за их плечами. Знаю людей, которые воспринимали тюрьму как нечто необходимое в их жизни – как путь к Богу. Тюрьма, война и тяжелый недуг – это три дороги к Господу, из которых заключение – не самая короткая, но и не самая тяжкая.
Вот небольшая иллюстрация. Весной на Светлую седмицу в камере нас было четверо. Из верующих двое – Владимир Сергеевич Барсуков и я. В тот день нам очередной раз устроили потраву: арестантов вместе с вещами закрыли в отдельный бокс, а все стены, шконки, решетки якобы с санитарной целью обильно оросили ядохимикатами. Процедура гарантирует последующее двухдневное удушье, резь в глазах, тошноту и дикую головную боль. Чтобы хоть как-то спастись от едкого запаха, пришлось жечь бумагу. Сворачиваешь ее в плотную трубочку, поджигаешь, тушишь, и она медленно тлеет, источая тонкую струйку дыма. Но в тот день, спустя несколько секунд после того, как бумага начала тлеть, все наше помещение неожиданно наполнилась благоуханием ладана. Двое наших неверующих соседей потом еще долго экспериментировали с остатками бумаги, но она лишь еле-еле чадила гарью. На следующий день, не сговариваясь, они впервые перекрестись…
Поддерживает в тюрьме и спорт, если его здесь так можно назвать, – основа физического выживания, максимального сохранения здоровья. Кроме того, это и укрепление воли, поддержание бодрости духа и самое лучшее лекарство от нервов.

Теперь Ваша жизнь разделилась на «до» и «после» беззаконного тюремного заключения. Как Вам на воле?

Привыкать к нынешней ситуации, конечно, непросто, но все равно я ощущаю себя на свободе. Чувство эйфории приходит с вольным сквозняком. Самое сладостное, самое приятное, что можно было ожидать от воли, – это свежий воздух, от которого за два года отвык. Это небо, когда взгляд не упирается в стены, решетку, крышу, – когда ты видишь горизонт. Одно это уже наполняет душу восторгом свободы. Сложнее воспринимать пока людей, потому что принципы общения, которые выстраиваются в тюрьме, гораздо более правильные. Там каждый осознанно берет на себя ответственность за каждое сказанное им слово. На первых порах это тяжело, но потом привыкаешь и уже ждешь этого от остальных. Стараешься продумывать каждую свою фразу, каждый свой вопрос, каждый свой ответ. Стараешься, как бы ни было тяжело, в каких бы ты условиях ни оказался, не повышать голоса, не срывать на других своего плохого настроения, поскольку и без того душевная тяжесть в тюрьме ощущается очень тонко. Можно проснуться утром в камере и услышать это, хотя абсолютно все молчат, но ты действительно даже не чувствуешь, а именно слышишь тяжесть воздуха, тяжесть той духовной атмосферы, которая буквально давит тебе на виски. Здесь же, на воле, постоянно сталкиваешься и с вольным подходом к общению, и это пока режет слух, непривычно слышать.
Выйдя из тюрьмы, неожиданно для самого себя видишь пошлость, суетность, мелочность людей отчетливее, чем прежде. Зато в этом муравейнике люди настоящие, действительно стоящие, начинают сверкать подобно ярким алмазам.

Что Вам дали эти 24 месяца, проведенные в тюрьме?

Убежден, что человек «на тюрьме», так обычно говорят побывавшие в заключении, становится лучше, чище, пересматривает многие свои представления о жизни, пусть даже он лелеял их в течение 50–60 лет. Тюрьма заставляет тебя быть предельно искренним, потому что неискренним здесь быть опасно. Неискренность в тюрьме заканчивается очень плохо: какую бы маску ты не надел, но 24 часа в сутки играть невозможно, а значит «провал» обезпечен, что здесь чревато.
«На тюрьме» начинаешь лучше видеть и понимать людей, уже даже больше их знаешь, чем своих родственников. Просыпаясь, ты видишь человека напротив, видишь, с каким выражением лица он спит, видишь, как он себя ведет, – и так изо дня в день, месяцами. Люди друг друга разбирают по песчинкам – они действительно становятся близкими «на тюрьме».
«На тюрьме» верующего, молящего человека узнать легко. Этот человек как свечка: идет он и светится изнутри. Духовный стержень – он виден сразу, в лицах. Это люди, которые испытания и страдания научились воспринимать с радостью, полюбили их. И только благодаря Вере. Именно Вера позволяет понять смысл подлинной свободы. Свобода не снаружи – она внутри нас. Часто заключенные чувствуют себя более свободными, чем надсмотрщики и охрана. Тюрьма дается нам либо как испытание, либо в укрепление, либо в наказание. Осмысливая тюрьму как наказание, уверовавшие люди благодарят Господа за то, что Он отвел их от погибельного пути, которым они шли. Они уже по-другому видят, как надо жить и как строить свою дальнейшую судьбу.

Будучи четвертым фигурантом по делу Квачкова, Яшина и Найденова, что Вы можете сказать об этом процессе, о нашей судебной системе?

Если бы мне задали этот вопрос через месяц после моего ареста, ответ был бы одним, через полгода – другим, сейчас – третьим. Когда меня в качестве задержанного привезли в Генеральную прокуратуру, то руководитель опергруппы, которая меня арестовала, сказал: «Что ты переживаешь? Я не знаю, почему тебя взяли. Против тебя ничего нет – месяц посидишь и уйдешь». Я тогда подумал: «Месяц в тюрьме, какой дикий срок! Как это – месяц сидеть в камере?!» Позже, когда начались так называемые следственные действия: экспертизы, забор волос, отпечатков пальцев, крови и прочее, я действительно искренне надеялся: «Вот сейчас все проверят, разберутся, извинятся, отпустят». Однако 1 марта 2006 г. вместе с пустыми результатами экспертиз, доказывающими мою непричастность к преступным деяниям, следователь принес новое постановление. Меня обвиняли уже не по одной статье, вменяемой мне ранее, но еще по пяти статьям, среди которых были терроризм, изготовление взрывных устройств, приобретение и передача оружия, непосредственный подрыв и расстрел кортежа.
К тому времени, отсидев в тюрьме уже три месяца, я понял, что это надолго. Мечтать о какой-то законности, о том, что кто-то чего-то недопонял или что-то перепутал, теперь не приходилось. Стало ясно – это мощный заказ, по которому назавтра не отпускают. Предъявленные мне обвинения были жуткими, нелогичными и глупыми. Они противоречили друг другу; и если представить, что, допустим, взяв подобную преамбулу обвинения, надо написать детектив, то с первого взгляда очевидна невозможность осуществления подобной идеи. Затем начали «гнобить»: в феврале меня напоили психотропными препаратами – добавили в чай. Понимая по ощущениям, которых никогда ни ранее, ни после не испытывал, что меня напоили наркотой и попытались «разговорить» под воздействием препаратов, я подумал: «Вы получили, что хотели, вы все послушали, ну, отпускайте теперь!» Однако нет – кому-то надо было, чтобы я сидел.
Свой случай я не назову уникальным, потому что в нашей стране, при нашей судебной системе, подобное уже было и еще будет. Но я действительно находился в тюрьме без суда и какого-либо следствия два года. И меня, в обход всех законов и на основании «принципа разумности», прокуратура и следствие требовали держать под стражей еще минимум (!) полгода. На таких «товарищей»-прокурорш, с которыми приходилось встречаться практически на каждом процессе по продлению срока, впору было надеть кожанку и повесить маузер. Таковы же и судьи – люди с безцветными глазами, с выхолощенными от безчувствия и безсовестности лицами, они принимают решения исключительно по звонку, а не по велению закона и правды, – их в судах сейчас нет.

Как Вы планируете распорядиться свободным временем? Какие приоритеты?

Основной приоритет – защита диссертации: «Политика правительства Российской Империи в освоении и ликвидации Северо-Американских колоний России», исследование о том, как была продана Аляска. Два года назад, закончив аспирантуру, я не успел защититься, меня арестовали за три месяца до защиты. Еще надо закончить книгу о тюрьме, о той системе, с которой пришлось столкнуться в годы заключения, пока воспоминания свежи и не размыты вольными впечатлениями. Слава Богу, в тюрьме заметки удалось спасти от регулярных обысков.

В определении Верховного Суда не прозвучала формулировка об отмене вынесенного ранее беззаконного решения Московского областного суда судьей Стародубовым С.К., сказано лишь об изменении меры пресечения. Обоснованно возникает вопрос: понесут ли наказание лица, нарушившие Закон и виновные в причиненном моральном ущербе, подорванном здоровье? Либо они продолжат свои «эксперименты» по неписаным законам?

Так или иначе, платить приходится за все. Пусть люди этой системы не успокаивают себя тем, что являются лишь ее винтиками. Они не винтики – они резцы в мясорубке, перемалывающей судьбы не только арестованных и обвиняемых. Они перемалывают судьбы целых семей, целых родов. Ведь за каждым обвиняемым стоят семьи, жены, дети, жизни которых по звонку из прокуратуры или за определенный «занос» фактически пускают под нож. Я слышал немало жутких историй, когда в один миг человек, десятилетиями созидавший свой очаг, вдруг обрел пепелище.
Нарушая закон, попирая правду, человек не может быть счастлив. И я не видел счастливых лиц прокуроров, я не видел счастливых лиц судей, счастливых следователей. На лицах этих «товарищей» страшная печать – печать сожженной совести. Они уже здесь расплачиваются – семьей, здоровьем. Кара неизбежна. Многие из них это понимают, но уйти, выскочить из этой бесовской адской машины не могут – слишком крепко повязаны.

Оксана Игоревна, Ваш адвокат, удивительно располагающая к себе женщина с обаятельной улыбкой – полная противоположность тем людям, о которых Вы сейчас рассказали...

В тюрьме по-иному начинаешь относиться к женщинам. Женщины гораздо крепче, сильнее мужчин и гораздо последовательнее. Что касается Оксаны Игоревны, то в ее лице помимо опытного профессионального защитника, который не искал компромисса со следствием и последовательно отстаивал мои интересы, я встретил удивительно мужественную женщину. В тюрьме постоянно перед глазами облупившиеся стены, потертый камуфляж удручающей обстановки, и когда на этом фоне появлялась Оксана Игоревна, всегда улыбающаяся, жизнерадостная, то, как говорится, и жизнь налаживалась.

Ваши родители для Вас – пример для подражания?

Родители есть родители. Семья – для нас и школа, и институт. Я с новой стороны узнал мать. Матушка есть матушка, и я всегда относился к ней как сын к матери. Но тот крест, который она взвалила на свои плечи, она не просто его терпеливо несла в течение двух лет – это были два года ее неустанной борьбы со всей этой коррумпированной мразью не только за сына, не только за мужа. Вспомните организованные ею вместе с ближайшими соратниками мощные митинги в защиту политзаключенных, прокатившиеся по всей стране, а ее книга «Крест и меч», ставшая настольной у тысяч людей… Ни у какой другой женщины, кроме своей матушки, я такой воли больше не встречал. Сказать, что у меня по отношению к матери есть чувство гордости, чувство глубочайшей благодарности – значит сказать очень мало.
Со стороны сокамерников, людей обычно сдержанных, скупых на слова и уж точно в большинстве своем лишенных сентиментальности, немало довелось услышать слов уважения в адрес матушки. Ее имя пошло гораздо дальше моего дела, моего процесса. Ее борьба «на тюрьме» встречалась и с уважением, и с благоговением. Это действительно великая женщина.

Ощущали ли Вы духовную связь с близкими людьми, находясь в заключении?

Все чувства в тюрьме обостряются, становятся как идеальный слух у слепых – одно ощущение Господь убирает, взамен усиливает другое. Когда тебя помещают в тесные, давящие четыре стены и фактически лишают всего, у тебя появляется необыкновенная духовная чувствительность: начинаешь уже, не видя и не слыша людей, ощущать их. Чувствовать близость без звонков и писем. В душе знаешь, кто с тобой, а кого рядом нет. Это и о тех, кто откликнулся в первую неделю моего задержания, предлагая необходимую посильную помощь. Я просил маму особо помнить таких людей как самых близких и молиться о них.

Как складывались Ваши отношения с заключенными иных убеждений?

В тюрьме пришлось столкнуться и с православными, и с мусульманами, и с атеистами. Атеистом чужая вера воспринимается с каким-то диким сатанинским озлоблением. Эти люди отказываются верить в Бога, отказываются принимать веру, но при этом спят, храня под подушкой сонник Миллера. И каждое утро, суетливо перелистывая страницы, пытаются отыскать толкование своего сна. Вот этим всяким миллерам они верят. Но чужая вера воспринимается ими в штыки. В атеисте я впервые столкнулся с сатанинской ненавистью: когда человек говорит о вере, атеиста всего перекручивает. Думаю, для такого человека признать существование Бога – значит признать неминуемость расплаты за свои грехи, что его и гложет.

Что можете сказать, посоветовать молодежи?

Никогда не надо бояться тюрьмы. Да, это тяжелый, это страдальческий опыт, но это – школа. И если Господь посылает тюрьму в науку, в испытание, в укрепление, то надо принимать это как сложный мировоззренческий этап, который надо пройти. Пройти достойно, с максимальной пользой для себя, сохранив здоровье, укрепив дух, набравшись знаний и опыта, уникальных по своей сути, и которых нигде, кроме как в тюрьме, получить невозможно. Но при этом – храни вас Господь от этих стен!
Хочу поздравить с Рождеством тех, с кем в заключении меня свел Господь. Желаю вам, ребята, силы, крепости духа и скорейшей волюшки!
А читателям вашей газеты, которая, надо заметить, востребована «на тюрьме», всем тем, кто поддерживал, не забывал, молился за меня – нижайший поклон, огромная благодарность.

Беседовала Надежда Кузичева

http://www.christian-spirit.ru/v92/92.(1).htm